С первым же слухом о надменном и наглом вызове Германии весь русский народ единодушно в глубоком патриотическом воодушевлении встал на защиту Родины. По первому зову Царя – Батюшки он в твёрдой решимости готов был на всякие жертвы, даже до жертвы собственной головой включительно.
Не отстали и чуваши. С началом войны они, как не бывало в прошлом, поднялись в порыве сильного патриотизма. Готовые к самоотвержению, рядовые из жребьевых, чуваши охотно, бодро и мужественно пошли на борьбу с дерзким врагом и многие приняли славную смерть за Родину.
Воспитывающая и просвещающая чувашский народ Симбирская чувашская школа в это тяжёлое время с большей внимательностью и сознательностью отнеслась к возникшим стремлениям своего народа. Она поставила себе задачей, как можно больше и точнее осветить чувашскому народу значение разразившегося события и тем самым поддержать и воздействовать его патриотические чувства. Для этого она, между прочим, печатала на чувашском языке брошюры о возникшей войне и в большом количестве распространяла среди чувашского населения.
Проникались тем же духом войны и мы, бывшие воспитанники Школы. Воспитанные Школой в религиозно-нравственном и патриотическом духе, мы не могли оставаться равнодушными к тем ужасам войны, как например, к страданиям и гибели братьев, родных и знакомых, с ними страдали душевно и мы. Зверское же действие врага: его бесчеловечное, дикое обращение с мирными жителями, осквернение и разорение им храмов, нас сильно и открыто возмущало. Кроме того, на нас много и сильно влияли чисто внешние обстоятельства. Например, 26 августа 1914 года мы были глубоко тронуты и взволнованы, будучи свидетелями всеобщей патриотически – воодушевлённой встречи первых раненых, привезённых в г. Симбирск. В этой встрече единодушно приняла участие вся Школа. Мы, воспитанники, ходили военным строем и с духовым оркестром встречали раненных на вокзале. В 8 часов утра тихо и плавно подходил поезд с ранеными. Наш и все присутствующие оркестры заиграли гимн и повторили его несколько раз при восторженных кликах многотысячной публики «ура». Поезд встал, и начали выносить раненых. Бережно и заботливо брали страдальцев из вагонов и некоторые из публики на своих носилках уносили их в здание вокзала. Раненые были худы, изнурённые и почти все с тяжёлыми ранами. Взволнованная публика забрасывала раненых цветами, сластями и деньгами. С улыбкой и слабым киванием головой они выражали свою благодарность. Тут чувствовалась и жалость, и восторг, и готовность до последнего броситься на врага.
Это обстоятельство сильно подействовало на нашу юношескую впечатлительность; оно вызвало в нас благородный порыв помочь Отечеству всеми доступными нашими средствами. Но жертвовать деньгами или вещами мы не имели возможности. Наконец, возросшее желание во чтобы то ни было твёрдо постоять против злого врага, послужить Родине, нас повело к выбору самоотверженного решения – пожертвовать своей жизнью. Я и 13 человек моих товарищей твёрдо и сознательно решили вступить добровольцами в действующую армию.
17 сентября 1914 года Школа провожала на театр войны нашего учителя гимнастики и военного строя капитана Лепарского. На вокзале при проводах мы были всем составом Школы и с духовым оркестром. Проводы носили характер задушевный и трогательный. На прощание капитан Лепарский обратился к нам, воспитанникам, со следующими словами: «Ещё раз сердечно благодарю Вас, господа, за то, что вы не забыли меня. Я очень рад отметить тот факт, что среди вас нашлось 14 человек, пожелавших отправиться на войну добровольцами. Это меня радует. Я сам отправляюсь на войну добровольцем». Слова эти глубоко и неизгладимо запечатлелись в наших сердцах и ещё более утвердили и поддержали нас в своём решении. При восторженных кликах «ура» и воодушевлённой игре оркестра поезд тронулся, и капитан Лепарский расстался с нами.
Возбуждённое наше состояние требовало скорейшего осуществления желаний наших на деле. Наконец, 21 сентября мы получили разрешение на поступление на военную службу и нам были выданы необходимые документы. 25 сентября мы явились к местному воинскому начальнику на освидетельствование. Из 14 человек мы были признаны годными все, кроме одного, Семёнова Даниила, состояние здоровья которого было признано неудовлетворительным. Родители наши изъявили полное согласие, и мы 26 сентября, оставив учение, были зачислены в 96 пехотный запасный батальон.
Воспитавшая нас Школа отнеслась к нашему уходу с большой любовью и заботливостью. Она была сильно озабочена приготовлением для нас обуви, тёплого белья и тёплой одежды. Воспитанники и воспитанницы в товарищеских чувствах собрали между собой 950 рублей, и, кроме того, воспитанницы сшили нам пожертвованные Школой по одной тёплой куртке, по две пары белья, по две пары шерстяных чулок и перчаток, шарфы и кисеты. Поступили пожертвованья со стороны. Н.Я. Шатров, дал нам по 5 рублей каждому. Все деньги были выданы нам на руки.
28 сентября в домовой церкви Школы по случаю нашего ухода было совершено богослужение. После литургии пред молебном были произнесены напутственные слова, которые оказали на нас глубокое впечатление и нравственное подкрепление. После богослужения имели беседу с нами Инспектор и наставники Школы, которые старались так же ободрить и воодушевить нас на ратном подвиге.
Военное обучение в 96 запасном батальоне проходило для нас легко, бодро и с успехом. Начальство отзывалось о нас хорошо, выделяя нас пред другими выправкой, подготовкой и воодушевлением. Вызванное всем этим благосклонное внимание и отношение его позволяло нам каждый праздник встречаться с Школой, оказывавшей нам самое сердечное внимание. Через два месяца мы уже были совершенно готовыми, хорошо снаряжёнными бойцами. С нетерпением мы ожидаем последних распоряжений, хотелось нам скорее идти в дело. Нас не замедлили отправить на позицию с первой же уходящей маршевой ротой. Отправка была назначена на 16 ноября. Причём нам, всем товарищам, пришлось разделиться на две партии. Я, Фёдор Леонтьев, Евдоким Савельев, Арсений Ижеев, Александр Никифоров, Егор Зайцев и Матвей Шашков были в первой партии, и нас отправляли 16 ноября. Вторая же партия, в которой были: Александр Васильев, Нестор Семёнов, Григорий Иванов, Фёдор Ефремов и Вавила Смирнов оставались ещё на месте. В 10 часов утра 16 ноября мы из запасного батальона с ротой пришли на вокзал. Провожали нас остающиеся товарищи. Вся Школа была уже на вокзале и с музыкой встречала нас. Поезд был готов, и нас скоро рассадили в вагоны. Оркестр без перерыва играл марши. Собравшаяся публика была тронута и многие плакали. Было трогательно, но бодро и воодушевлённо. Дали третий звонок. Спешные и последние рукопожатия и поцелуи, и поезд тронулся. Быстро скрылся город Симбирск. Воодушевлённые мечты и желания наши осуществлялись. Мы в пути в действующую армию. С предполагаемыми лишениями и трудностями сталкиваемся в самом скором времени и испытываем их на деле. С голодом и холодом мы мирились легко, а в последствии и ещё более тяжёлые лишения, как например, голод, соединённый с 2-х дневным походом, нам уже казался обычным явлением военно-походной жизни. После продолжительного похода: больших пеших переходов и езды по железным дорогам, наша маршевая рота 11 декабря 1914 года влилась в действующую часть. Мы, все товарищи, попали в 9 пехотный Ингерманландский Императора Петра Великого полк и были все зачислены в одну 12 роту. Полк стоял в окопах около местечка Корчин, Келецкой губернии. Первое же пребывание в окопах было соединено с большими лишениями и трудностями но, благодаря вниманию, оказываемому нам впервые старыми, испытанными солдатами всё переносилось нами сравнительно легко. Испытанный солдат, при казавшейся нам невозможности, всегда находил первую необходимость, как-то солому, дрова и даже кое-что из съестного и со всем этим он охотно делился с нами. Близость же и единение между нами, товарищами, придавали нам бодрость духа и поддерживали наши силы.
Боёв в этот период нашего пребывания на позиции не было. Но это спокойствие было не продолжительное. В начале весны наш корпус стали посылать на поддержки к другим частям и в довольно отдалённые места фронта. 22 февраля 1915 года наш корпус перебросили на поддержку из Польши в Буковину. Пришлось делать пешие переходы и ездить по железным дорогам. Погода стояла не постоянная, частые дожди сменялись крепкими морозами. Совершать переходы по железной дороге пришлось долго и в большинстве случая в открытых вагонах. Бывали случаи, что утомлённый ездой какой-нибудь «серяк», прикорнувший в одном из углов вагона, примерзал своей шинелью и нередко с примёрзшим куском шинели ему приходилось расставаться. Но мы, тепло одетые Школой в значительной степени были избавлены от этих невзгод.
Поход этот кончился тем, что нашему корпусу была дана позиция в высоких, снеговых горах Карпат, а для нас наступил период самых жарких, ежедневных и упорных боёв, потребовавших напряжения наших физических и нравственных сил. Слухи о предстоящем первом наступлении в нас, как мало имевшим понятия об этом действии, вызвало чувство некоторого удовольствия, потому что на деле приходилось увидеть и испытать все ужасы.
7 марта 1915 года мы были накануне ожидаемого первого наступления. Предварительно нашему полку был дан отдых в недалёком резерве в горах, а ночью на 8 марта он должен был повести наступление на один участок окопов противника. День прошёл в лихорадочных приготовлениях: чистке оружия и пополнении боевых материалов. Недалеко от нас установляется наша батарея. Вот уже и вечер. Вдруг, разнеслась команда: «Выходи, стройся». Все как один человек, бросились к своему снаряжению и скоро покидали тёплую русинскую хату, спеша к своим местам. Быстро построились. Выходит ротный командир и говорит о предстоящем деле, делает наставления, как действовать и, между прочим, объявил, что задача даже важная и в случае успешного исхода её представят к награде всех. Беседа закончилась общей молитвой. Осенив себя крестным знамением, каждый с молитвой на устах, мы тихо тронулись в путь. Шли не долго. Нас остановили в тёмном и узком ущелье, но несколько минут отдыху, и мы пошли дальше. Совсем уже близко раздаются редкие одиночные выстрелы из винтовок. Вот открылась лощина и впереди нас северный, довольно отлогий склон белого высокого хребта. Дежурными выстрелами противник выдал своё присутствие. Он глубоко в земле сидел около гребня. Последовала скорая команда рассыпаться в цепь и двигаться дальше. С большим напряжением исполняем команду и по глубокому снегу стали подниматься по склону. Вдруг, выстрел выстрел, другой залп,… два,… три. Как пчёлы пронеслись над головой со свистом целый рой пуль. Залпы стали чередоваться и постепенно смешиваться с беспорядочной стрельбой, но пули летели без пользы – все через нас. Начали по одному мы перебегать и тотчас ложиться. Напряжение у всех возрастало, люди жались, путались и отставали. Сзади ротный подбадривает нас, горячится подгоняя отстающих. Стрельба усиливается до высшего напряжения. Но вот где-то далеко, далеко, в стороне противника, за горами «гаркнуло», и тут же совсем на нас несётся какое-то шипение, жужжание и с пронизывающим свистом проносится через нас. Все, как по команде, мы полегли и плотнее прижались к снегу. Один миг, и сзади нас треск и гром. Горы и долина протяжно завыли и с визгом полетели осколки и мёрзлая земля. Притих и противник, но миг и огонь ещё яростнее открывается вновь. Ротный делает распоряжение продвигаться дальше и скорее, но у нас больше осторожности, и мы продвигаемся в каком-то оцепенении. Вот грянула и однообразная, жуткая трескотня из неприятельского пулемёта. Как сильный буран, пули подняли снег впереди нас, делая недолёт. Мы уже не далеко от врага, чёрной лентой выделялись его окопы.
Наш урон становится чувствительным. Послышались крики и стоны раненых. Напрягает последние усилия противник артиллерией. Ежеминутно вздымаются чёрные столбы впереди, по сторонам и сзади. Но мы неудержимо продвигаемся вперёд. Мысль скорее добраться и покончить с врагом овладевает всем нашим существом. Выбегает вперёд нас ротный, сверкнула его шашка и далеко прозвучал его разбитый голос: «Вперёд, в атаку ура!». Сильный толчок нервам, мы дружно встали и, сомкнувшись ближе друг к другу, бросились вперёд, подхватив несмолкаемое могущественное «ура». Проволочные заграждения нас не задержали, потому что они были перерезаны ещё раньше полковыми разведчиками. Стрельба заметно ослабевает и, наконец, совершенно вдруг затихает. С возрастающим криком мы добегаем до его окопов и, не отдавая отчёта, прыгаем в них. Но где, куда скрылись защитники окопов, только что стрелявшие в нас? Никого в окопах не было. Не далеко, в стороне слышится только мольба о пощаде, позорное: «пан, я ваш». Это австрийцы, отставшие от своей партии, сдавались в плен. Враг не принял нашего штыка, он позорно поспешил отступить, оставив нам богатые трофеи. Неудержимым потоком мы ринулись дальше-догонять отступающего врага. В небывалом возбуждении мы с лёгкостью переходили высокие хребты. Но остановившийся во второй линии окопов, на подобном же склоне одного хребта, противник встретил нас ураганом ружейного и пулемётного огня. Только чувствительный урон среди нас отрезвил наши мысли. Немедленно последовало распоряжение окопаться. Под градом пуль мы как кроты, стали врываться в землю. Много труда и усилий при пробивании мёрзлой земли, но всё же мы спасены, каждый из нас сердечно и с благоговением благодарил Бога. Бой кончился. По подсчёту людей оказалось много выбывших. Нас же, всех товарищей, Бог ещё хранил. В собравшемся кругу мы делились только что пережитыми впечатлениями.
Наступившее утро 8 марта принесло известие, что днём будет дальнейшее наступление. Но пока ещё обе стороны тихо, мирно отдыхали. В 10 часов утра по окопам передаётся команда выходить в наступление, и мы вновь по одиночке выползаем из окопов. Противник заметил и ураганом пуль тотчас же заставляет нас плотнее прижаться к снегу. Приказано было продвигаться вперёд ползком. Огонь поражает ужасно, но всё-таки мы добрались уже до проволочной сети. Всё гуще и гуще пестрел пройденный нами путь неподвижными телами. Крик и стоны сливались с трескотнёй со стороны противника в однообразный гул. С усилием берутся перерезать проволоку вооружённые ножницами мои соседи, но мало им это удаётся, потому что проволоки было много и сильно опутанная. Огонь доходил до наивысшей силы. Артиллерия его уже больше не различала наших от своих. Она яростно, один за другим посылает снаряды, одинаково поражая обе стороны. Но вдруг облегчение; проносится команда немедленно отступить в свои окопы. Ища защиты в каждом кустике и ямочке мы один за другим начали сползать один за другим в свои окопы. Отступили благополучно. По обыкновению собираемся мы товарищи в кружок. Является последним Ижеев, очень сильно прихрамывая на одну ногу. Он садится и быстро разувается, ссылаясь на то, что при отступлении ему чем-то сильно зашибло ногу. Невыразим был наш ужас, когда мы увидели всю обувь его пропитанной кровью, а из простреленной ступни продолжает ещё сочится кровь. Позванный санитар скоро сделал ему перевязку и тут же, скоро и трогательно простившись с нами, Ижеев отправился в госпиталь. К вечеру того же дня пришлось и мне расстаться с своими товарищами. Я был послан ротным командиром для связи в штаб полка. Таким образом участником в последующих боях мне быть не пришлось. Но обязанность моя состояла в том, что я почти ежедневно ходил в переднюю линию с распоряжениями и приказаниями от командира полка и мне представлялся случай видеть своих товарищей. 15 марта мне сообщили о серьёзном ранении Зайцева. Увидать же его лично мне не удалось, потому что он очень скоро был отправлен в госпиталь. 17 марта утром оставшиеся товарищи прислали из роты ко мне солдата с сообщением о смерти Савельева. Весть эта показалась сначала мне невероятной, потому что только накануне видел его весёлым и бодрым. Я тут же отпросился на время в роту, чтобы достоверно узнать о случившемся от своих товарищей. Но в роте из них никого не оказалось, и мне указали место, где они находятся. Среди открытого поля у подножия горы, на которой недавно расположился противник, я нашёл всех товарищей. Они оказывали последний товарищеский долг пред убитым Савельевым. Была приготовлена ими уже могила. От них я узнал, что Савельев убит в ночной разведке 16 марта. Шальная пуля попала ему в сердце, и он без движений и звука упал мёртвым. Со слезами мы предали труп его промёрзлой земле и по христианскому обряду поставили над могилой, тут же сделанный нами, деревянный крест, на котором цветным карандашом одним из товарищей сделана была надпись: «Здесь погребён убитый 16 марта 1915 года доброволец 12 роты 9 пехотного Ингерманландского полка Евдоким Савельев». А внизу, с краю дощечки было помечено: «Бывший воспитанник Симбирской чувашской учительской школы». Под тягостным впечатление, со слезами на глазах, я разошёлся с товарищами. Встречавшийся после ротный командир всегда сочувственно вспоминал Савельева. 18 марта я узнал о выбытии из строя товарища Никифорова. Он был тяжело ранен при разведке.
Остались в роте страдать только двое: Леонтьев и Шашков. Страдали они долго и сильно. Чем дальше углублялись мы в Карпаты, тем труднее или совершенно была невозможна доставка провизии, и тем сильнее и чаще мы оставались голодными. 25 апреля 1915 года, в начале общего нашего отступления, был окружён в горах, в числе целого взвода нашей роты, товарищ Шашков, он попал в плен к австрийцам. Оставшийся же последним, товарищ Леонтьев так же скоро выбыл из полка. Он ушёл с ротой на пополнение Кавказского корпуса. Остался в полку я один, но вскоре после ухода Леонтьева меня назначили и отправили в полковую канцелярию для письменных занятий.
Велика же была моя радость, когда в полковой канцелярии были получены награды нижним чинам за первые бои в Карпатах, и в которых оказались награды мне и моим товарищам. Былые слова ротного сбылись, и я получил георгиевский крест и медаль 4 степени. В мае месяце 1916 года в полк были присланы дарственные кресты для более отличившихся нижних чинов полка. Мои прежние труды и испытания не забылись старым ротным, и он сделал меня достойным получить георгиевский крест 3 степени.
Труды по канцелярии так же не пропали. Сделано было два представления к награждению нас серебряными медалями с надписью «За усердие» на Аннинской и Станиславской лентах. Первое представление прошло, и нас наградили, но знаки ещё не получены. О судьбе второго представления ничего не известно.
В 1915 году Высочайше было разрешено отпускать нижних чинов в кратковременные отпуска и вменялось это в особую награду. Находясь в полку безотлучно 2 года, я 5 декабря 1916 года удостоился получить разрешение на отпуск. Меня отпустили на 90 суток, в которые, вот, я имею счастье вновь встретиться и увидеть Школу. 12 декабря я по пути домой заехал в Школу. Приняла она так же радушно и, между прочим, предложила держать выпускные экзамены. Почти пройденный курс Школы успел ещё сохраниться в памяти, и я приступаю к ним.
Доброволец Пётр Бойков
17 декабря 1916 года
г. Симбирск |
