Родился я в 1875 г. 24 октября, в селе Красном Яре той же волости Чистопольского уезда Казанской губернии, от бедных родителей Антона Ассикритовича и матери Матроны Васильевны, урожденной Мотковой. Мать была на 1 год старше отца (по ея словам). Когда я появился на свет отец мой только 1 год как отошел от родителей своих, имея двоих детей: сестру старшую Дарью и старшего брата Дмитрия. Первый родившийся брат – Матвей - помер одного года, при жизни отца в семье. Семья дедушки Ассикрита Алексеевича состояла из следующих лиц: дедушка, бабушка Вера, мой отец Антон, как старший, братья его по порядку родства: Захар, Глеб и Козьма, и сестры: Агапия, Гликерия и Дария.
     Отец мой был совместно со своими родителями и другими - всего 5 семейств - куплены нашей помещицей Анной Алексеевной Созоновой, в селе Студенцы Спасского уезда, а фамилии того помещика мне так и не пришлось узнать. Время купли было 1859 год. Отцу моему было от роду 13 лет. До освобождения крестьян на волю, т.е. 1 февраля, отец, живя на барском дворе пас поначалу гусей, уток, индюшек и кур, в особенности во время, когда у них маленькие птенцы, чтобы не растаскали воронье молодняк. А когда освободили их на волю, до окончательного выхода из под барской опеки, т.е. до 1863 года, отец находился при молодом барине Алексее Константиновиче. Последний был прост и, короче сказать, ни с чем пирог. Любил выпить, баловаться с молодыми бабами и выкидывал всевозможныя чудачества. Затем отец перешел домой и стал учиться, самоучкой – плотничать.
     18 лет его женили, тесть его Василий Сергеевич Мотков (был человек очень хорошаго характера) здорово пил водку и был прекрасный мастер по деревянному делу, любил своего зятя Антона, берет его с собой работать, подучая его, чтоб из него был мастер. Спустя года два-три отец идет работать в село Алексеевское (ныне район), где в имении Сахарова начались постройка крупянки, мельницы и молотильной машины, тут был подрядчик из вятских, хороший мастер. Работая и получая зарплату, отец стал скапливать около себя, или передавал жене – т.е. моей матери. В семье пошел ропот: вот мол, Антошка работает и деньги себе кладет, а в дом не дает, и жрут, мол, хлеб четыре козелка. Ну конечно, на этой почве, а тут нашлись кумушки да соседки - подстрекают - прогнать, мол, его, пусть идет куда хочет. Но судьбу решать пришлось барыне А.А.Созоновой. Дедушка пошел к ней с жалобой на Антошку, и барыня решила и приказала Антошку прогнать и ничего не давать.
     Так мой бедный отец забрал жену, двух детей и в надел дали две деревянныя ложки. Семью и надел отец временно поместил в барской бане, рядом живущего другого помещика А.Н.Булыгина,управляющий последняго Ананий Прокопьевич Смольков был сверстник отцу и товарищ, поэтому и разрешил отцу жить в бане. Затем отцу отвели усадьбу на грани с усадьбами Булыгина на горе, отец купил в татарской деревне старую осиновую амбарушку и перетряхнул на избенку, а печь была сложена по-черному, т.е. в те времена не знали что ли как класть печи с кожухом, или дорог был кирпич, только я сколько помню изб того времени, у всех печи были по-черному, так примерно до 1880 г. Труба была для выхода дыма из липового дупла так с[анти]/м[етров] 45-50 в диаметре врезана в доски потолка на печи и ее затыкали изнутри разным галганьем или просто набивали в мешок соломы и затыкали.
     И вот в такой прелести я 24 октября 1875 г. появился на свет Божий. Может быть, от этой прелести я был цветом волос брюнет. В младенчестве  я болел оспой ветровой, но она следа на мне не оставила, также и корью, лицо было чистое.
     Осенью 1878 года, когда шла русско-турецкая война, мне пошел 4-й год, собирали ополчение и провожали их в порт. Я в это время играл на улице с девочкой Сашей у ея двора в соломе. Она была лет 5. Помню, как за рекрутами шли люди и плакали.
     В ноябре 1879 г. мне уже минуло 5 лет, отец мой работал на барском гумне Бутлеровых машинистом при молотилке, к нам в село пригнали из г. Казани батальон солдат для усмирения взбунтовавшихся несколько татарских деревень. Не доходя нашей избенки, солдат остановили, снегу было мало, но морозы были ужасные, наверное -30, а солдаты были в сапогах, шинелях и Александровских кепках. Я когда увидал, что к нам во двор идут три солдата, взобрался на нары (как их у нас называли – конник), лег к стене и закрылся с головой, едва можно дышать. В брусу над моей головой был вколочен крюк и вот на этот крючок один из солдат – барабанщик, повесил свой тесак. Мне стало душно, я открыл голову, увидел это чудовище и снова закрылся, и в таком положении пробыл до прихода отца с работы. Когда солдаты принесли себе ужин в деревянном ведре кашицу пшеничную, им варили в котлах на берегу реки, сели ужинать, тогда отец меня взял к себе на колени. У порога находилась свинья с поросятами, свинья была русской породы длиннорылая и кто мимо нее пройдет – она оборачивается на человека – «у-у-у», вот пошел один из солдат на двор, свинья на него оборотилась и заухала, а другой ему говорит: «Она тебя целует», т.е. поцелует.
     Что же эти солдаты делали с татарами? А вот что. Причина бунта: тогдашний Казанский губернатор Скарятин, якобы сделал распоряжение по губернии, чтобы во всех деревнях, т.е. селениях, где нет церквей, повесить на возвышении колокол, на случай пожара, бить тревогу и на дорогах около деревень поставить столбы с указателями куда дорога, и сколько жителей душ, мужского и женского пола. Это распоряжения татарские муллы своим единоверцам как они себя считают – правоверными, истолковав его в таком смысле: вот мол, сначала нам повесят колокол, а потом нас будут крестить. С таким распоряжением в одну деревню близь нас Тиганы, прибыл урядник, которого татары убили, а в Толкишах убили станового. Поэтому и была послана карательная экспедиция. Солдаты везли за собой два воза розг, становили на снег голыми коленями, секли розгами, кололи их скот на пищу солдатам, а сколько разворовали разного имущества. Из нашего села был полицейский сотский мой крестный Порфирий Александрович Корчагин, он принес себе от татар самовар, до этого в селе было самоваров только два, у И.К.Курышова и Григория Ивановича.      В 1880 году, зимой, отец купил еловых бревен 13 арш.[ин] 46 штук, в с. Кубас, по мас[лене] привез, а В.[еликим] Постом сам срубил срубы 7х6 аршин. В Троицу мы ее поднимали на мох, и вот обычай русского народа: варят в горшке кашу. Когда маточную балку для потолка положили, горшок с кашей завертывают в баранью шубу и подвешивают на веревке к матке; один из плотников с топором в руках, проходит по матке два раза и на третий раз пересекает веревку, горшок летит на пол, разбивается, каша рассыпается по шубе, созывают ребятишек и кормят их. В течение лета избу не отделывали, потому полевые работы. Тем более посев был связан с испольщиной, своей земли у отца было всего 1600 [кв.] сажен, под названием – дарственная, когда выходили на волю. В нашем селе из 6 помещиков уволили с полным наделом только двое: Бутлеров 13 дворов, и Власов 5 дворов, а остальные четверо – на дарственную, т.е. одна десятина 40х80 сажен и в одном поле, и два поля нужно было засевать у тех же помещиков исполу. Отец мой, как хороший мастер на все руки, как плотник, столяр, токарь, бондарь, сапожник, катал из шерсти пимы (валяные сапоги), мельник, хороший знаток в установке машин, знал слесарное дело и пайку, в довершение всего – плел лапти. И вот благодаря его способности помещик Николай Иванович Бутлеров его от себя не отпускал и давал ему земли сколько осилит работать. Сеяли у этого барина все хлеба его семенами, а при молотьбе семена ему возвратят в первую очередь, а остальное пополам, даже и мякину. Барин имел очень много скота. Постройка у него была великолепная: дом был деревянный сажен 10-ти длиной 6 саж.[ен] шириной, с балконами на обе стороны, стеклянные, разных цветов ширмы, потом для приезда гостей 2-х этажный флигель, людские избы, скотный двор, ветряная мельница на 4-х поставах, амбар для хлеба со въездом, сверху ссыпали возов опрокидку телеги, а насыпали в воза воронкой. Тогда весов еще не было. Когда возили в город продавать, то купцы хлеб на бирже у мужика или барский (обоз), давали с биржи казенную меру, деревянная пудовка, крашеная, с гербом губернии, весила она 14,5 ф.[унт] ржи, а так как в старину хлеб расценивался по четвертям, то таких мер в четверть + 9 пудов, нужно ссыпать 8, а что сверх этого, то считали четверики и гарнцы. Получалась такая картина: если розявый приемщик, то его мужик нагреет, а если дурак мужик, то приемщик обует. Старые мужики иногда сходились к моему отцу и в разговорах касались таких случаев, когда приемщик заглядится или заговорится, а плутоватый – смекалистый мужичонка вместо того, чтобы задеть пудовку как полагается емкостью, то он заденет обратной стороной – на дно, и получается вместо 15 ф.[унтов] всего 5 ф.[унтов], и вот такие лишки они пропивали. Водка в то время хотя была еще не так чиста, как после стали изготовлять, когда от казны стали откупать откупщики-купцы и помещики, но зато была дешевая 3 р. 60 к. ведро, штоф 36 к., косушка 18 к., чарка 9 к. Эту меру прекратили с 1885 г., пошли бутылки и стали продавать в запечатанной посуде.